Андрей Смирнов

Третий сын кузнеца. Его отец был очень жесток и алчен, поэтому маленький Игнутишка стал помогать в кузнице с 6 лет. Результатом тяжкого детского труда стало то, что однажды, когда ему было 14 лет, Игнут не смог встать с постели из-за боли в спине.
Чтобы сэкономить, отец решил не вызывать лекаря на дом, а отвезти на тележке для угля. И повезли к лекарю. Но лекаря дома не было, а был его ученик, который согласился посмотреть за меньшую плату (естественно отец был согласен). После осмотра, ученик сказал, что это "неизлечимая травме долгой телесной опоры" и что скоро боль пройдет, но Игнута парализует. Отец заплатил за один день ухода и сказал, что принесет еще и ушел. На следующий день пришел лекарь с другом и, посмотрев Игнута, дал подзатыльника ученику и сказал, что это просто грыжа. Предупредил Игнута, что тяжести ему теперь лучше не носить. Когда отец не пришел ни на второй, ни на третий день, то Ингут понял, что тому не нужна была парализованная обуза, но могущая работать в кузне. А тут и лекарь стал требовать оплату услуг и ухода. Но неожиданно за Игнута вступился друг лекаря, предложив заплатить за "бедного сиротку". (Ну тут леказь засмущался и вообще не взял денег) Но уйти пришлось сразу.
Стоя на улице с адски болящей спиной Ингут размышлял. Он понимал, что обрадует отца тем, что не будет парализован, но вскоре тот сгнобит его в кузне. И тогда Игнут не придумал ничего умнее, чем залезть и спрятаться в (карете? телеге?) друга лекаря и уснуть.
Проснулся он уже далековато от дома и понял, что был обнаружен. Но Райбе не стал прогонять больного, а довез до места, где он жил. А жил он во дворце герцога и был его советником (одним из).
Обнаружив тебя в своей карете, Райбе взял тебя с собой, но надолго оставлять не стал, а вскоре отослал в монастырь Красных Братьев. Там тебя, во-первых, вылечили от грыжи, во-вторых, сделали послушником (а позже и монахом). Монастырь достаточно боевой, так что помимо грамоты и молитв тебя учили драться посохом и без оружия, дабы не дать повода язычникам и еретикам, одолев монаха в бою, посрамить и святую веру. Ваш тренер, однако, был пьяницей, и вы от него не отставали, зачастую забивая на тренировки и молитвы, отправляясь гулять в ближайшие трактиры и бордели. Официально вы покидали монастырь для того, чтобы вести проповедь и собирать пожертвования, но большую часть пожертвований вы благополучно пропивали. Затем в монастыре сменился настоятель и начал наводить дисциплину. Вы, по возможности, забивали на его распоряжения и жили прежней веселой жизнью, но кончилось тем, что тебя как-то раз поймали в борделе с двумя дамами, которых ты наставлял на "путь истинный", и расстригли. Ты некоторое время печалился, но потом рассудил, что о расстрижении знает не так много народу и пошел странствовать, выдавая себя за бродячего монаха, совершая обряды за пожертвования и собирая деньги с помощью проповедей и подаяния. Чтобы не дать никому повода упрекнуть тебя в лжемонашестве, ты приперся в другой монастырь и там принял постриг, изображая благочестивого верующего, а затем выклянчил у настоятеля благословление на длительное путешествие с целью проповеди и обращения язычников и двоеверцев. Как только ты получил благословление, немедленно свалил из монастыря и зажил прежней отличной жизнью, уже без всяких уколов совести.

Примеры проповодей из книг Виктора Исьемини цикла "Король-демон Ингви":

Как-то Карикан, ухмыляясь, спросил:
- А что, отцы, вы всегда так устав соблюдаете? Сдается мне, в Альхелле ни разу вечернюю молитву не прочли, а?
- В Альхелле я к этому времени бывал пьян, - кротко пояснил Тонвер, - а здесь вина нам не дают... приходится употреблять святое слово. Прочел "Гилфинг, отче" трижды кряду, и в голове шумит, будто пьян в телегу. Так заповедал блаженный Энтуагл нам, сирым - восполнять духовной пищею недостаток пищи телесной.
- Я бы предпочел вина, - возразил Кари.
- Я бы тоже. Но вина нет.

Тонвер кряхтел, держался за бок и хныкал, что, мол, истекает кровью. Дунт получил несколько неглубоких царапин, но не жаловался, а бранил приятеля, которому, по его словам небольшое кровопускание только на пользу.
- Однажды блаженный Эстуал, возвращаясь с пиршества у некоего благородного господина, оступился, упал в овраг и сильно повредил ногу, - невозмутимо ответил Тонвер. - Выбравшись на дорогу, он поколотил осла, потому что ему больно, а животное не пострадало. После этого мучались от ушибов оба, и Эстуал счел это справедливым. Ночью великому праведнику и гонителю демонов, прошу прощения, ваше величество, приснился сон, будто осел говорит человеческим голосом: вот ты, хозяин, на пиру ел вкусные блюда и пил сладкое вино, стал грузен и опьянел, потому и свалился в овраг. А я, пока тебя угощали, довольствовался соломой и вонючей влагой из корыта для скотов, потому остался трезв и не споткнулся. Будь и ты воздержанней, то остался бы цел, да не бил меня, невинного. Наутро блаженный, пробудившись, снова поколотил осла, дабы тот не равнял себя, бессловесного скота, с мудрым, красноречивым и начитанным мужем. Понял?
- Ну и чего я должен был понять?
- А то, что не равняй себя со мной. Что тебе на пользу, кровопускания или, там, колотушки, то мне, смиренному подвижнику, не к добру.

Взгляд графа скользил по стенам и бойницам.
- Это известное дело, - отмахнулся Тонвер. - Страх - отличный проповедник. Мерк Новый как-то заявил, что в храме Светлого должно быть непременно темно. Неплохо, говаривал сей дерзец, чтоб из мрака неслись страшные завывания, а потом священник выскакивал неожиданно из темноты. Тогда паства, сперва обмочившись с перепугу, станет внимательней внимать наставлениям.
- Мерк знал толк в проповедях! - заметил Ингви. - По-моему, вон тот проем выведет нас к главным воротам. Идем!

- Ах, господин мой, - плаксиво протянул Тонвер (монах не стал называть Ингви "величеством", это было опасно, могли услышать), - что касается справедливости, то всем нам примером блаженный Эннуакин, который равно взимал плату за проповеди и с богатых, и с бедных, голодных и сытых...
- И всегда приговаривал, - вставил Дунт, - дескать, "если я позволю поблажку неимущему, толстосум вообразит, что и ему такое дозволено". Мы, конечно, приглядим за порядком, но и пожрать бы не мешало. Все-таки мы - не имперская пехота, чтоб ограничиваться одной только сельдью.

Не пересчитаешь? - удивился Дунт. - Раньше ты не настолько доверял!
- Сам себе дивлюсь, брат, - пожаловался толстяк, - что-то сделалось мне томно.
- Попросить еще свечей? - долговязого монаха растрогало необычное настроение Тонвера.
- Не в свечах дело. Глаза мои не взыскуют света большего, чем дарит нам Мир, а вот душа...
- Что с душой?
- Душе света мало. Что-то сотворили со мной эти чародеи, не иначе! Томно мне, томно и беспокойно.
Тут появился подавальщик, принес кувшин вина, миски со снедью.
- Давай выпьем, добрый брат, - предложил Дунт. - Испытанное средство! И веселит тело, и дух просветляет.
- Тоже верно, - кисло протянул Тонвер.
Просветляли дух приятели обстоятельно, слуге пришлось доставить еще один кувшин. Затем, основательно просветленные, монахи вышли на улицу.

Дунту стало не по себе, он не узнавал толстяка.
- Так вот, призвали блаженного в некое поселение, где стал озоровать бес. Являлся из лесу, скотину портил, чары наводил... Ну а уж как вовсе распоясался, стал на людей нападать и до смерти терзать, тут уж послали за гонителем демонов, - гнул свое Тонвер. - Явился подвижник, как обычно, со стражей, с фургонами крытыми. Покрутился там и сям, где добрые люди видели чудовище, а потом как-то под вечер показал местным мерзкое тело - как положено, красная шкура, клыки, когти. Вот, дескать, ваш обидчик. С тем и уехал, и мертвое чудище увез с собою.
- А дальше что было? - выкрикнули из толпы.
- А ничего и не было, поехал блаженный Энтуагл в другие края, свое мертвое чудище доверчивым простакам показывать. Он из дохлого орка чудище набил, крылья приделал, рога и прочее, да красным выкрасил. И говорил при этом так: люди видели демона поверженным, стало быть, уверуют, что гроза миновала. Вера, она, как известно, превыше всего! Пусть люди верят, что Энтуагл демона одолел!
- А ежели демон снова бы кого растерзал?
- Тем, кого растерзал демон, дозволяется не верить в победу Энтуагла, - объяснил Тонвер, - пострадавшим за веру полагаются привилегии.