А между тем...
Сколько времени прошло с тех пор, как я покинул отцовский замок? С тех пор, как прибыл во дворец, стоящий посреди озера из лавы, в расселине, открывающейся подобно раковине в покрытой пеплом равнине? С тех пор как испросил его - и он согласился, поцеловав меня в уста? Не знаю: время утратило привычный для меня ход. Я пребывал, пребывал во многих местах. И видел, видел многое. Я видел существ, окружённых темной шевелящейся хмарью, что была сонмом служебных духов. Я видел, как эти духи творили со своими жертвами такое, рядом с чем все мои экзерсисы показались мне жалким фиглярством, и я внутренне содрогался - содрогался, конечно, лишь по его произволению. Потому что теперь не осталось во мне ничего, над чем бы властвовал я сам. Я мог лишь смотреть и трепетать. И так было. Я видел, как под гнётом невыносимых страданий души плавились и опускались вниз, лишь чтобы перейти на еще одну ступень того, что казалось исполинской лестницей, и погрузиться в еще большие страдания. Но, когда я не был поглощён своими рыданиями, оплакивая их и себя, я видел конец лестницы, где, как я ощущал, делалось что-то важное, чувствовалась некая завершённость. Там был конец - и начало. Мутное вневременье, в котором я пребывал, всё длилось. Ничего не менялось по существу, менялись лишь картины, которыя я должен был смотреть, не в силах ни отвернуться, ни закрыть глаза, ни потерять сознание. Но вот я почувствовал недовольство того, кто владел теперь всем моим существом. «Ты смотришь, но не видишь», - услышал я его голос. В страхе я собрал все силы – почувствовав как мне было позволено их собрать – всматриваясь. Ничего. Снова и снова я пытался – безуспешно. Но, когда отчаяние завладело всем моим существом, и я пал духом, и мой взор заволокла пелена, как бывает в глубоком горе и смятении – тогда, полуослепший, я увидел нечто новое и поразился тому, что не замечал этого ранее. Я видел, как души спускались вниз, теряя всякую нежность, и любовь, и чистую радость, и всё, что я мог бы назвать человечностью. Но не все. Страдания, коим они подвергались порой смягчали их вместо того, чтобы ужесточить, истончали бесстрастностью вместо того, чтобы утяжелить ненавистью. Такие – и я дивился этому – двигались по лестнице вверх, образуя как бы встречный поток. Там, выше, страдания также усиливались, но тем не менее этот поток душ не ослабевал, насколько я мог видеть. Мой взгляд медленно скользнул вдоль чудовищной лестницы, хотя обычно мне лишь дозволено было смотреть на избранные её фрагменты, немного меняя ракурс. Озарение вознесло меня и я понял, что это «мечта, обретающая бытие». И, хотя в этом «месте» ничего не менялось, я почувствовал это движение. Но на волне озарения я также понял, что есть препятствия для этого становления. И тут же смутно ощутил, что это за препятствия. «Да, ты понял. Внемли.» И я внимал, пребывая во множестве мест одновременно. Я видел странные пути, по которым двигались мириады существ – и прежде всего, пути духа. Я видел, что никто не избавлен от страданий, и как причудливо движут они всеми, кто их испытывает. Смотрел и дивился, забыв о давнишних гордых и опрометчивых мыслях, что моё сердце сделалось каменным и исполнено силы. Видел я и другое. Юного отрока, который исполнял свою роль в том, чтобы преграды, стоявшие на пути мечты, пали. Свою мать и тревогу в её глазах, когда она впервые увидела его, выглядевшего как я. «Это лишь подобие», - сказал он ей. Каким-то образом я понял, что она – не смотря на всю недавно обретённую силу – не понимает, где я. Как её сила и та, что поглотила меня, сошлась в неистовой страсти и борьбе. А потом проникли друг в друга, соединяясь, но не смешиваясь. Как были сказаны между ними слова, сулящие победу через предательство. Как был сделан еще один шаг в виде тысячи шагов по лестнице – не той, что всегда рядом со мной и во мне – а другой, и в конце её я, и он, и наши спутники увидели небо того мира, в котором я был рождён. И близилось.
|